– Ты никогда не расходовала много.

– Конечно. Охота украшать жирную тушу. Но теперь… – Девушка мечтательно подняла глаза к потолку, поглаживая свою талию.

Руин посмотрел на нее очень серьезно.

– Не стоит тебе «теперь» особо наряжаться.

– Почему? Думаешь, мне не пойдет?

– Тебе, как красивой – по-настоящему красивой – женщине, пойдет абсолютно все. Но я даю тебе хороший совет, и поверь, тебе лучше ему последовать. Не надо слишком выделяться. И наряжаться в чересчур яркие и чересчур открытые платья не стоит.

Моргана ответила ему чарующей улыбкой. Она цвела от счастья и потому казалась поистине ослепительной. «Ты такой же, как все мужчины», – подумала она. Ревность Руина, впрочем, показалась ей естественной. Разве не его она всегда любила больше всех на свете? Она и не помнила уже, как после любой неприятности, любой обиды, любого потрясения (в том числе и после того зрелища, которое вселило в нее непреодолимый ужас перед мужчиной) она неизменно бросалась за спасением к брату. А вот он об этом помнил.

Моргана не стала спорить, а Руин – продолжать наставление.

Теперь, когда она выглядела совсем иначе, чем прежде, девушке казалось, что она и дышит по-иному, и видит. Мир, прежде монотонно-серый, расцветился радугой. Когда пришли портные, которым принцесса отправила приглашение через слугу, и раз вернули перед ней самые яркие ткани, она ощутила, как Вселенная засияла всеми этими красками. Касаясь шелков и бархата, девушка наслаждалась их нежностью, их лаской и мыслью о том, что теперь-то она может позволить себе любой наряд. Ей хотелось всем улыбаться.

Портные работали быстро. Руин и Дэйн еще не успели толком прийти в себя после магического лечения, как Моргана надела первое в своей жизни собственное ярко-алое платье (раньше она носила только темные, тусклые цвета). Посмотрев на себя в зеркало, принцесса решила, что она неотразимо хороша.

И действительно. Впервые в жизни младшая дочь властителя ловила на себе мужские взгляды – взгляды восхищенные, ошеломленные, очарованные, вожделеюшие. Даже последние были ей радостны, хоть и вызывали неприятную дрожь. Она может нравиться, она красива! Это означало, что определенный этап ее жизни завершен, что жизнь начинается заново.

Одуревшая от счастья она не думала и не размышляла. Просто наслаждалась жизнью.

А потом однажды в коридоре ее остановил Оулер.

У Армана-Улла, считая Руина и Дэйна, осталось в живых четверо сыновей, и второй по старшинству, то есть именно Оулер, был его любимцем. Отец постоянно держал его при себе, не только потому что общение с ним доставляло правителю удовольствие, не только потому что они мыслили и смотрели на жизнь совершенно одинаково, но еще и потому что властитель прекрасно осознавал: его отпрыск – такой же беспринципный негодяй, как и сам Арман-Улл. Правда, эпитет «негодяй» оба произносили с восхищением, считая «негодяйство» единственно верным способом существования, если понимать его как удалую лихость и дальновидную хитрость. Но от толкования глубинный смысл слова не меняется.

Оулер едва ли не больше, чем отец, стремился к наслаждениям. В руках отца была власть, Арман-Улл радовал себя еще и этим. Принцу было доступно лишь то, что можно позволить себе в рамках отцовского контроля. И потому он закатывал такие попойки и так развлекался с женщинами, что об этом даже самые бывалые придворные рассказывали, краснея и бледнея. Девушки же, как правило, ничего не рассказывали – подобное для женщины почти невозможно выразить в словах. Правитель всегда покрывал любимчика, даже если сынок баловался не со служанками, а с дочками родовитых дворян.

Когда Моргану в коридоре кто-то схватил за локоть, она сперва не испугалась, обернулась, но, увидев Оулера, попыталась выдернуть локоть. От принца слегка пахло спиртным, но он твердо стоял на ногах. От него принцесса привыкла держаться по дальше, что от трезвого, что от пьяного. Он злее все го потешался над ней, а ее слезы, казалось, лишь забавляли его. «Никогда не плачь в присутствии отца или брата, – говорил сестре Руин. – Никогда. Ты их этим не проймешь, только раззадоришь. Помни, ты – принцесса, держись с достоинством».

– Иди сюда, красотка. – Оулер держал крепко, и ей показалось, что пальцы брата впиваются в нее, как когти. – Почему я тебя раньше не видел?

– Оулер, прекрати… – Но хлесткая пощечина прервала ее речь. Изумление, отразившееся на вспыхнувшем лице девушки, лишь сильнее взбесило принца.

– Не смей со мной так говорить. Или я тебе язык вырежу. Дура. Я для тебя «ваше высочество», ясно?

– Оулер, это же я, Моргана. Твоя сестра… Ты что? – растерянно лепетала она.

Принц вдруг швырнул ее к стене и прижал. От близости мужского тела, от пряной остроты его дыхания ей стало жутко, и девушка забилась, как птица, сошедшая с ума от страха. Ужас и отвращение душили ее.

Но вырваться принцесса не могла. Сила рук брата показалась ей чудовищной.

– У красавицы разыгралось воображение, – проворковал Оулер, больно ухватив Моргану за подбородок. Повернул ее лицо к себе. Ее губы почти касались его губ. Девушка чувствовала, что теряет сознание.

И не могла его потерять. Больше всего на свете она мечтала забыться и прийти в себя лишь тогда, когда все уже закончится. Но восприятие хоть и мутилось, но оставалось слишком четким. Отбиться от Оулера было невозможно, девушка извивалась, отталкивала его, но это было то же самое, что пытаться отодвинуть скалу. Моргана открыла рот и попыталась закричать.

Брат схватил ее и толкнул в свою комнату. Он держал ее сильно, но осторожно. Огромный зал, в три окна, с красивой, хоть и засаленной мебелью, где девушка оказалась, она не рассмотрела – не до того было, но зато ощутила легкий аромат опиума.

– Тише, тише, – шептал он, будто и в самом деле пытался успокоить свою жертву. – Осторожней, руку вывернешь, детка, – а потом ловко прижал ее к себе.

Девушка почувствовала прикосновение к бедру чего-то твердого и от неожиданного ужаса завопила в голос. Хлопок ладони Оулера прижал крик к ее губам. Правой рукой он держал ее, да так уверенно, будто всю жизнь только и занимался что насилием и имел богатый опыт… Впрочем, в какой-то степени это было правдой.

– А ну-ка, успокойся, – потребовал он. – А то я тебя свяжу. Или ты предпочитаешь наручники? Любительница, а?

Оулер ловко толкнул принцессу на кровать и навалился сверху. Она боролась молча, но даже если бы захотела крикнуть, не смогла бы издать ни звука. Даже вдохнуть едва могла. Очень трудно бороться с мужчиной, который прижал тебя к кровати лицом в подушку. Особенно нелегко бороться против насильника, если в такую минуту ты неспособна мыслить здраво. Ослепленная страхом, более сильным, чем, казалось, даже инстинкт самосохранения, девушка беспорядочно махала руками и ногами, извивалась всем телом. Оулер рванул на ней платье.

А потом тяжесть, притиснувшая Моргану к ложу, внезапно исчезла. Девушка, давясь собственным криком, перекатилась на бок – и увидела брата. Только не Оулера, а Руина. Брат стоял, вытянув руку в направлении любимчика своего батюшки, и в глазах его леденела тьма.

– Руин, – прорыдала девушка. Без слез – от облегчения. Потому что все случилось, как она только могла мечтать: брат снова пришел, чтоб выручить ее из беды, и все будет хорошо. Прижимая к груди об рывки платья, девушка вспорхнула с ложа. Забилась в угол, словно там безопаснее.

– Что тебе здесь надо? – крикнул разъяренный Оулер. – Выматывайся! Твоя, что ли, баба? Была твоя – стала моя!

Вместо ответа Руин ударил его. Заклинание, которое он швырнул, не узнал бы даже преподаватель боевой магии, у которого принц это заклятие и выучил. Видоизмененное и преобразованное, оно превратилось в дробящий молот, способный размазать жертву между слоями реальности. Казалось, содрогнулся целый мир…

И на шее Оулера разлетелся в мелкие осколки защитный артефакт, созданный еще старшим братом Армана-Улла, великим магом, раскрывшим, как говорили, сокровенную тайну основных элементов земли, так что те служили ему. Могущественный маг, если б он не погиб, правил бы сейчас в Провале вместо своего плюгавого брата. «Что ж, может, и к лучшему, – с внезапной злобой подумала Моргана, которой заступничество брата хоть частично, но вернуло присутствие духа и возможность здраво мыслить. Ей не пришло в голову, что в этом случае она бы не родилась на свет. – Он был сильный, а сильному ни к чему унижать слабого…»